На протяжении всех этих манипуляций лицо Амплфорта сохраняло страдальческую маску. И дышал он как-то странно, часто, сквозь дрожащие ноздри. Руки он по-детски сжал в кулачки. Джулия была страстно благодарна ему, когда он кончил с небольшим жадным спазмом в ягодицах и на лице, как будто сопротивляясь этому всем телом. У нее мелькнула шальная мысль: «Я его убила». Через мгновение Амплфорт попытался высвободиться с криком:
— Ох, прости! Что же мы… какой ужас! Прости!
— Стэн, — сказала она, — погоди, Стэн, что не так?
— Это ужасно! Обращаться с тобой, словно… слушай, мы поженимся? Мы же теперь должны?.. Как быть? О, какая низость!..
Она смотрела на него, скованного потрясением, и ответов не находила. Джулии вспомнилось, как она лежала на просеке в росистой траве, расставив ноги и показывая себя Солнцу. Какой-то мужчина смеялся, ступая над ее головой, и почесывал себе грудь. Вот это когда-то был секс…
Тем временем Амплфорт бормотал, что пробовал такое и раньше, но полагал, что это не для него. Не то чтобы он вовсе о таком не думал. Наоборот — ночами не мог уснуть из-за подобных мыслей. Но стоило лишь коснуться женщины, и ему казалось, будто каждый, кого он когда-либо уважал, находится здесь, в этой комнате, и глумится над его грязными потугами.
— И такое же было ощущение, когда какая-нибудь женщина случайно меня заденет. Я реагирую — а потом отвратительно мучаюсь. Как обгадившийся ребенок. Я обгадился так однажды в школе, и, наверно… нет, ты не захочешь все это выслушивать! О, дорогая, какой же я жалкий болван!..
Это был последний день июля. А первый день августа был одним из дней Уинстона. Джулия приехала на час раньше и подремывала на кровати, приняв одну из четырех оставшихся таблеток Океании, когда услышала его шаги на лестнице. Уинстон тоже пришел пораньше и теперь торопливо поднимался; к эйфории от пилюль у Джулии примешалось возбуждение страха. Любое отклонение от рутины, любой намек на срочность включали тревожный звоночек. Когда Уинстон распахнул дверь, Джулия уже была на ногах.
— Дорогой! Что случилось? — воскликнула она.
Широко улыбаясь, Уинстон остановился на пороге. А когда не дождался ответной улыбки, засмеялся и, рванувшись к Джулии, крепко ее облапил. Она стала неприязненно выворачиваться:
— Да отпусти ты! Ну ладно, если уж так невтерпеж… Но в чем дело?
— В конце концов это произошло! Началось! Я поговорил с О’Брайеном. Все реально!
Джулия окаменела. Ее первым импульсом было сказать, что он не мог поговорить с О’Брайеном. Если бы это зачем-то понадобилось, с О’Брайеном могла бы поговорить она. О’Брайен — не его забота.
Тут у нее по спине пробежал холодок.
— Ты ходил к О’Брайену? Серьезно?
Он разжал объятия и стоял перед ней, ухмыляясь.
— Нет. Это и есть самое удивительное. О’Брайен сам пришел ко мне.
В итоге выяснилось следующее. Уинстон шел по длинному коридору, который ведет от отдела документации к исследовательскому отделу. В том самом месте, где Джулия сунула ему записку, он почувствовал, что следом за ним идет какой-то крупный мужчина. Уинстон инстинктивно замедлил шаг. Ему не нравилось, когда к нему подкрадываются сзади. Тут О’Брайен — а это был он — мягко кашлянул, словно собирался с ним заговорить. Изрядно потрясенный узнаванием, Уинстон поприветствовал О’Брайена, как будто это было в порядке вещей. Сердце Уинстона бешено колотилось.
О’Брайен начал с того, что заговорил о статье, которую Смит написал для «Таймс». Это была мелочевка, набросанная на скорую руку исключительно для заполнения пустого места; она ни в коей мере не могла произвести впечатление на О’Брайена, в этом Уинстон был абсолютно уверен. Но О’Брайен рассыпался в похвалах — мол, написано очень изящным новоязом; так сказал один специалист, Уинстон его знает, вот только фамилия вылетела у О’Брайена из головы.
— И что примечательно, — объяснял Уинстон Джулии, — он мог иметь в виду только Сайма. Ты его помнишь? Здесь-то я могу произнести это имя.
— Помню-помню. Конечно.
— Тогда могу тебе сообщить: его распылили.
— Неужели? Это точно, ты уверен?
— Абсолютно. Он исчез, а его имя в тот же самый день пропало из всех списков и расписаний дежурств. Это произошло месяц или два назад. Ну надо же: прямо в министерстве упомянуть о несуществующем лице, пусть даже косвенно! Ты понимаешь, что это означает?
— Это мыслепреступление!
— И более того, — прибавил Уинстон. — Это такое мыслепреступление, о котором я мог бы доложить. Теперь я его сообщник. Даже если бы не произошло ничего другого, мы с ним уже повязаны.
— Может, тебе и стоит доложить, — сказала Джулия.
Уинстон пропустил это мимо ушей.
— Тут вот какая штука… — продолжал он. — Мне еще было сказано, что он приметил в статье пару слов, которые нынче устарели, и спросил, видел ли я новую редакцию словаря новояза. Конечно, я ее не видел — ведь новая редакция еще не вышла. Ну что ж!..
— А у него, значит, новое издание уже есть.
— Именно так. Он спросил, не хочу ли я посмотреть новый словарь. «Может, вы сами зайдете за ним ко мне домой?» — так он предложил. Домой… понимаешь? А затем встал прямо под телекран, чтобы написать адрес. Он специально демонстрировал, что скрывать ему нечего. Эта записка у меня.
— Спасибо, но показывать не обязательно, — сказала Джулия.
— Нет-нет, ты должна взглянуть на почерк. Очень красиво написано.
Уинстон нашел в кармане своего комбинезона клочок бумаги и сел на кровать рядом с Джулией, чтобы та убедилась. Джулии было больно видеть знакомый адрес и элегантный, с петельками и завитушками, почерк. Она отвела взгляд со словами:
— Ну, я-то к нему не пойду. Может, будет лучше, если я…
— Как это — не пойдешь? Ну конечно же пойдешь! — обиженно нахмурился Уинстон. — Почему? Неужели тебе не ясно, что это означает? Это то, о чем мы говорили все время!
— Но, дорогой, он меня не звал.
— Да какая разница — он же узнает, что ты одна из нас. Нет, ты не должна остаться в стороне. Мы будем делать революцию вместе.
— Он всего-навсего предложил тебе зайти за книгой. Почему ты думаешь, что…
— Никогда в жизни я не был в чем-либо настолько уверен. — Не в силах усидеть на месте, Уинстон вскочил. — Дело не только в книге… нет-нет! О’Брайен — он же очень тонко мыслит. С одного взгляда понятно: не может быть, чтобы он верил в эту чушь, в эту ложь. Такой человек, как он! Знаешь, по дороге сюда я представлял себе, как он поет Песню ненависти: «Смерть саможитам, смерть, смерть, смерть! Смерть лжеботаникам, смерть, смерть, смерть!»
Уинстон исполнил припев Песни ненависти, подражая голосу О’Брайена, и сделал несколько танцевальных шагов. Это была мелодия обыкновенного марша. При каждом шаге Уинстон утрированно притопывал, заодно изображая позу широкоплечего О’Брайена.
Джулия не смогла удержаться от смеха, и Уинстон тоже победно хохотнул:
— Вот! Видишь? Это совершеннейший абсурд. Даже странно, как его за все это время не засекли.
И Джулию как ударило: а ведь Уинстон вполне может оказаться прав. В конце концов, даже если член Братства Голдстейна служит в минилюбе, он по-прежнему должен исполнять свои служебные обязанности. Вербовать таких людей, как Джулия, которым он вряд ли шептал бы на ухо: «Конечно, на самом-то деле я голдстейнист». Нет, он бы играл свою роль, выказывая полную лояльность. Из всех ее знакомых О’Брайен был более чем способен на такое лицедейство. Посмотришь под определенным углом — и вся картина выстраивается довольно четко; если О’Брайен — мятежный подпольщик, разве он не стал бы использовать свое положение в минилюбе для вербовки новых кандидатов? Возможно, он все это время наблюдал за Уинстоном, дабы убедиться, что тот — свой человек. Может, он думает нацелить Уинстона на подрывную деятельность против партии. А также Амплфорта… но вряд ли Тома Парсонса.
— Но он меня не приглашал, — неубедительно возразила Джулия.
